На заработках - Страница 23

— А небось, какъ я вчера у тебя пуговицу съ окна взяла, такъ ты какой содомъ подняла!

— Да пуговица, милая, отъ моей кацавейки была. Пришить ее нужно было. Какъ-же я безъ пуговицы-то застегнулась-бы. Ну, имъ Богъ съ тобой. Я у хозяйки спрошу.

Фіона вытащила изъ короба, находящагося подъ кроватью, двѣ чашки съ блюдечками и заварку чаю въ бумажкѣ, чашки поставила на столъ, а сама пошла въ кухню къ хозяйкѣ. Слышно было, какъ она выпрашивала у хозяйки чайникъ и чашку.

Оставшись однѣ, Акулина и Арина сейчасъ-же начали разуваться. Разувшись, онѣ посмотрѣли по сторонамъ и стали обозрѣвать комнату. Комната была оклеена смѣсью розовыхъ, синихъ и желтыхъ кусковъ обоевъ, которые мѣстами отстали отъ стѣны. Надъ каждой койкой висѣла одежда жильцовъ, въ двухъ мѣстахъ на стѣнѣ были налѣплены картинки, вырѣзанныя изъ иллюстрированныхъ журналовъ, а въ углу висѣло нѣсколько иконъ жильцовъ, одна изъ коихъ была въ фольговой ризѣ, въ кіотѣ и съ вѣнчальными свѣчами, прикрѣпленными по сторонамъ иконы, за стекломъ кіоты. За иконами было заткнуто нѣсколько пучковъ вербы. Такая-же верба стояла на окнѣ въ бутылкѣ съ водой. Обозрѣвъ комнату, Акулина не утерпѣла и сказала Аринѣ:

— Горницы-то какія въ Питерѣ хорошія. Бумажками оклеены и картинки на стѣнѣ.

— Изъ деревни пріѣхали? угрюмо спросила Акулину старуха.

— Да, бабушка, изъ деревни на заработки,

— И чего вамъ тамъ въ деревнѣ не сидится, шлендамъ! Лѣзете сюда въ Питеръ у питерскихъ хлѣбъ отбивать. И такъ ужъ здѣсь для питерскихъ работы мало.

— Да вѣдь съ голодухи, бабушка. Неужто отъ радости полѣзли-бы?

— Поди ты! Съ голодухи! Здѣсь голодуха-то хуже. Просто шленды бить хочется.

Вскорѣ явилась Фіона съ большимъ жестянымъ чайникомъ, изъ подъ крышки котораго струился паръ. Въ другой рукѣ она держала чашку на блюдечкѣ.

— Ну, давайте попьемте чайку, пока онъ горячъ, радушно сказала она Акулинѣ и Аринѣ и стала разставлять все на столѣ, приготовляясь къ чаепитію.

XIX

Чаепитіе продолжалось долго. Съ жадностью схлебывали съ блюдечекъ Акулина и Арина горячій, слабенькій настой дешеваго чая, припахивающаго вѣниками, и закусывали его полубѣлымъ хлѣбомъ. Со вчерашняго вечера во рту у нихъ еще ничего не было горячаго.

Фіона пила тоже и говорила:

— Вотъ до квартиры доберешься и попьешь горячаго, такъ рай красный. И ноги перестанутъ ныть. А на вѣтру да на сырости, такъ просто бѣда. Ино, милушки, до того доходитъ, что даже хоть въ слезы… Ну, судите сами, какая я работница! А пить-ѣсть надо, стало быть и работать надо. И то ужъ, грѣшница, подчасъ подумываю: «коли-бы было хорошо, кабы Господь прибралъ меня». Да вотъ дѣвочку жалко. Дѣвочку въ деревнѣ у невѣстки оставила. Хорошенькая такая. Выростетъ большая, такъ кормилицей будетъ.

Фіона заплакала и стала утираться кончикомъ шейнаго платка. Акулина махнула рукой и тоже слезлива заморгала глазами.

— Охъ, и не говори умница! И у меня въ деревнѣ у свекрови мальчикъ, заговорила она. — Нынче зимой подъ Спиридоновъ день я его родила. День и ночь о немъ думаю, какъ онъ теперь на соскѣ лежитъ. Конечно свекровь — родня, да вѣдь все-же не мать. А главное, что онъ на соскѣ-то. Вѣдь всего только четвертый мѣсяцъ, а я ужъ его отъ груди отняла и на соску посадила. Мальчикъ-то слабенькій. Ангелъ изъ себя, а слабенькій.

Слезы еще больше стали подступать къ горлу Акулины и она навзрыдъ заплакала.

— Никто какъ Богъ, Акулинушка, никто какъ Богъ, утѣшала ее Фіона, а сама продолжала заливаться слезами.

— Не выживетъ… на соскѣ не выживетъ… прошептала Акулина.

— Ну, вотъ… Съ перваго мѣсяца, случается, что на соскахъ поднимаютъ.

Въ короткое время Акулина разсказала все нерадостное положеніе своей семьи въ деревнѣ и прибавила:

— Пять рублевъ обѣщалась имъ къ Николину дню въ деревню на подмогу послать, а вотъ гдѣ такія деньги взять! Смотри безработица. На огородахъ не вездѣ еще начинали работать, а гдѣ начали, такъ изъ за пятіалтыннаго въ день, а то такъ прямо только изъ-за харчей покуда берутъ. Бѣда, чистая бѣда.

Часу въ одиннадцатомъ двѣ комнаты, отдаваемыя хозяйкой, стали наполняться жильцами, Въ комнатѣ, гдѣ сидѣли Акулина съ Ариной и гдѣ имѣла койку Фіона, жили только женщины. Въ комнатѣ рядомъ, въ которую, какъ и въ эту комнату, нужно было проходить черезъ узенькій корридоръ, идущій изъ кухни, обитали мужчины. Тамъ уже громыхали сапогами и слышалась крѣпкая ругань. Сама хозяйка съ мужемъ, работающимъ гдѣ-то на фабрикѣ, жили въ кухнѣ, гдѣ за ситцевой занавѣской помѣщалась ихъ кровать. Мужъ тоже ужъ пришелъ съ фабрики и слышно было, какъ онъ и жена гремѣли посудой, ужиная. Ужинали и обитательницы женской комнаты. Почти всѣ ѣли большія астраханскія селедки съ хлѣбомъ, такъ какъ былъ постъ, и вслѣдствіе этого комната пропахла селедками. Развѣшанные у коекъ для просушки чулки жилицъ также издавали свой специфическій запахъ прѣлью. Изъ мужской комнаты черезъ корридоръ пробирался махорочный дымъ. Воздухъ становился сильно спертымъ. Огонь въ жестяной лампочкѣ сталъ горѣть тусклѣе. Къ лампѣ подсѣла жилица-папиросница, пришедшая съ фабрики, молодая еще женщина съ сильно испитымъ лицомъ и, покашливая, принялась чинить какую-то ветошь, наскоро зашивая ее иголкой. Жилица-старуха перекликалась черезъ перегородку съ мужчиной изъ мужской комнаты и просила его написать куда-то прошеніе о помощи на бѣдность.

— Завтра, бабушка, завтра вечеромъ. Сегодня усталъ какъ собака, да и бумаги нѣтъ, отвѣчалъ изъ мужской комнаты басистый хриплый голосъ.

— Бумагу-то можно и купить. Лавочки еще незаперты. Сходи, Меркулъ Иванычъ, купи. Вѣдь я не даромъ прошу, стояла на своемъ старуха. — Я тебѣ гривенничекъ на вино пожертвую,